Я плачу... без преувеличения... Это не я написала, но готова подписать каждую строчку... Порой я ненавижу то, чем занимаюсь... И, кажется, я сделала все, чтобы уйти от этого. Посмотрим.. Неделя ожидания, неделя ругани и, возможно, я буду свободна.. От тяжести на моей душе и от зарплаты в моем кошельке. Конь в пальто
Первый роман в эпоху кризиса
Новый год мы начали новым проектом — «Новая роман-газета». Те, кто застал советские времена, конечно, помнят — а многие хранят до сих пор, — эти брошюры, в которых печатались романы и повести современников, только что сошедшие с машинки и еще не успевшие стать книжками. Сейчас, когда хорошие книги дороги, а в стране кризис, который не позволяет одним издаваться, а другим тратиться на чтение, мы решили приблизить современную литературу к нашим читателям, без особого ущерба для их кошелька. И вспомнили о романе в газете.
(…)
О если бы
Ну если бы я писала молодую английскую прозу, все было бы куда проще. Я бы даже ради этого вытерпела похмелье. Молодая английская проза обязана начинаться с похмелья.
Героиня просыпается и долго описывает, что у нее в голове, во рту, в комнате, и никак не может вспомнить, что она делала вчера… трахалась, да… с кем? С этим… как его… с залысинами… Я трахалась с залысинами?
Да, моя дорогая, и мужики у тебя с залысинами, и сама ты как себе бутончик, два абзаца обвисающих бицепсов, жирных валиков на животе, толстых бедер, варикозных вен, рост в футах, вес в фунтах, выкурено вчера полпачки, выпито двести граммов по сорок пять градусов… Но зато грудь во, задница во, и при зюйд-зюйд-весте я еще сойду за хорька вместо верблюда…
Героиня сползает с кровати и слушает автоответчик. Звонит мать и ничего не понимает в ее жизни. Жалуется: отец на старости лет осознал, что он гей. Звонит подруга и зовет на еженедельные феминистские откровения в пабе, звонит этот, как его, с залысинами, мне было хорошо с тобой, детка… Куда смотрел редактор, думает читатель, кто в здравом уме говорит «детка»?
Героиня зарывается в шкаф, оттуда несется пыхтение с припевом «мне нечего надеть». Вылетает моль, за ней пиджак, за ним героиня с выраженьем на лице.
Она идет на работу, там ее гнобит шеф. Она переписывается с подругами по мейлу (две страницы мейлов).
Надоело, короче. Наконец находится добрый с понимающими глазами, затем две страницы восхитительного секса, семейные ценности торжествуют, течет по усам и не попадает в рот. В финале героиня получает замечательную работу и прославляется на всю страну.
Но я пишу русскую прозу среднего возраста, а в ней все делается не так.
(…)
Что изменится
Я не хочу больше работать.
Я не могу больше работать.
Я больше не могу заниматься тем, чем я занимаюсь.
В новостных лентах триста тридцать погибших, и «весь город сидит у ворот и воет», и «обгоревшие кишки висели на потолке спортзала».
А мы сидим на редколлегии и обсуждаем последний ресторанный обзор, чтоб они провалились, что ж меня преследуют эти ресторанные обзоры, куда я ни пойду работать? Передо мной лежит новая сверстанная полоса: «смакуют морковно-апельсиновый фреш, лежа в шезлонгах», «консоме из телятины с копченым языком, лисичками и трюфельной лапшой, 550 р.». Слушайте, говорю, может, мы не будем это давать? Это же совершенно, говорю, невозможно в контексте происходящего.
Да почему же не будем, говорит рекламная Лена, хлопая пластмассовыми ресницами. Это постоянная рубрика, я не понимаю, почему тебя коробит этот текст. Она качает загорелой ногой из коричневого пластика. Она биоробот, думаю я. Если задать ей нестандартный вопрос, она сломается, задымится, и у нее выскочит правый глаз на пружинке.
Катя, не надо пытаться быть большим гуманистом, чем мы все здесь, говорит Толик. Уверяю вас, мы все переживаем ничуть не меньше. Но журнал выйдет в начале октября, к этому времени уже все успокоится и все обо всем забудут. Если вы хотите реализовать ваши гуманистические интенции, говорит Толик, то вон у технического директора проводится сбор игрушек для детей Беслана, можете поучаствовать в частном порядке. Ну хорошо, спрашивает ответственный за рубрику, мы уберем обзор в октябре, что от этого изменится, кроме того, что мы потеряем пару рекламодателей? Этот текст, кстати, и написан был еще в середине августа. Катя, я тебя не понимаю, что ты предлагаешь?
Я сама себя не понимаю. Мне просто противно. В моем мозгу не умещаются одновременно трюфельная лапша и опознание по обгорелому клочку трусов со слониками.
Я не знаю, что надо сделать, чтобы не было противно. Сбор игрушек, сбор денег — это просто дает возможность спать, а не вертеться на раскаленной игле ужаса и вины каждую ночь.
Я должна успокоиться и заниматься своим делом. Полезным делом. Нужным делом. Я занимаюсь нужным делом. Я помогаю становлению малого предпринимательства в России. Но мне тошно и противно, и я ничего не могу с этим сделать. Сданный мною текст о проблемах непомерной для малого бизнеса арендной платы за офисные помещения в Москве не вступает в конфликт с моим этическим чувством. Запланированная тема о тренингах командообразования — тоже.
Я просто не хочу этим заниматься. Не могу. Не буду.
(…)
Спрашивайте в газетных киосках Москвы, а в киоске «Новой газеты», что рядом со станцией метро «Чеховская», можно и не спрашивать — роман ждет своих читателей.
Ирина Лукьянова
